— Недобиток? — усмехнулась климбатка.
— П-предательница! — выкрикнул мужчина, о чём быстро пожалел, захлестнувшись кровавым кашлем.
— Предательница, — тихо повторила вторженка с таким равнодушием, словно соглашалась с этим титулом. — Ты остановил меня, поскольку хочешь поведать, кто именно распускает эти грязные слухи обо мне? Нет? Жаль, это было бы очень мило с твоей стороны! — весело воскликнула де ла Мар. — Что же, раз от тебя нет совершенно никакой пользы, сгинь! — сильный удар ногой по голове заставил бедолагу отключиться, и злоумышленница прошествовала дальше.
Наконец перед ней оказался закрытый кабинет, а, изнутри, доносились шаги и взволнованная речь. Климбатка, уже было, занесла ногу, намереваясь выбить дверь, но в последний момент передумала. Разве ж можно допустить, чтобы появление Вестницы Скорби было столь банальным и предсказуемым? Улыбнувшись своей мысли, она прошла дальше и завернула за угол, а затем спроецировала Инфандию на стене. Теперь там зияла прямоугольная дыра размером чуть больше габаритов самой Рейми. Она осторожно скользнула внутрь, оказавшись за спиной у епископа.
— Тук-тук! Можно войти? У Вас тут, вроде бы, не заперто! — она издевательски рассмеялась.
— Предательница! Да как ты смеешь?! — резко обернувшись, затараторил епископ.
— Хмм, занятно. И тут моего имени не знают? Почему-то называют предательницей. Это нехорошо! Это никуда не годится! — поучительно подняв указательный палец вверх, она продолжила. — Я Вестница Скорби. Ну-ка повтори. Давай же, попробуй! Вест-ни-ца Скор-би, — по слогам повторила Рейми, словно говорила с пятилетним ребенком.
— Паршивая предательница! — не унимался её собеседник.
— Плохой мальчик! — огрызнулась климбатка, ударив обидчика «Скорбью», принявшей вид кастета. — Ну ничего, Вестница Скорби научит тебя хорошим манерам!
Хозяин кабинета рухнул на колени и схватился за больной живот, а иномирка бесцеремонно уселась на стол и вальяжно закинула одну ногу на другую. Её недоброжелатель хотел было вновь забросать её оскорблениями, но климбатка обратила кастет в катану, холодное острие которой прижалось к горлу её врага.
— А может мы не будем усложнять? Веришь или нет, но у меня и без тебя дел выше крыши, — уговаривала Рейми. — И почему Син не может, как следует, следить за своими игрушками? Возня с пешками раздражает! — пробубнила она себе под нос.
— Твой грех — неуважение к Владыке Синистеру! За одно только это тебе стоит снести голову, предательница!
— За фамильярное отношение? Или за отсутствие приставки "владыка" в его имени? — пожав  плечами, климбатка продолжила. — Синистер никогда не жаловался. Тебе должно быть просто завидно, что я так могу, а ты — нет!
Девочка расхохоталась и сделала вид, что от смеха случайно выронила меч. Реакция епископа была предсказуемой, он тотчас схватил «Скорбь» и обратил оружие в сторону её хозяйки.
— Вот ты и допрыгалась предательница! Я покараю тебя твоим же мечом, а твоё зловонное тело скормлю собакам! — торжествующе воскликнул священник, но едва он успел замахнуться для удара, как его скрутило от сильной боли. Рейми поспешила накрыть его ладони своими, не давая выпустить оружие из рук.
— Надо же, какая речь! Хи-хи! Чувствуешь, как холод и невыносимая боль растекаются по твоему телу? Ощущаешь, как бегут они по твоим венам вместе с кровью? «Скорбь» неспроста зовётся Скорбью. Она мучает всякого, кто возьмёт на себя риск прикоснуться к ней, и ты ей явно не по душе.
Едва ли её невольный собеседник услышал хоть слово — собственный крик боли был гораздо громче, нежели, искажённый маской, шёпот чудовища, пытавшего его. Спустя несколько секунд, показавшихся епископу вечностью, климбатка таки позволила ему выронить оружие из своих ослабевших рук. Вестница Скорби начала гладить свою жертву по голове, словно заботливая мать, а в её голосе ощущалась какая-то странная нежность, которая совершенно не вязалась с тем, что она говорила.
— Ты пытаешься казаться сильным, но визжишь как свинка на скотобойне. А ведь я ещё даже не взялась за тебя всерьёз. Может, уже расскажешь то, что я хочу знать и не будем прибегать к более изощрённым методам? Положим, из нашего разговора я поняла, почему обо мне начали распускать грязные слухи. Но ты всё ещё не ответил, кто за ними стоит. Назови имена всех причастных. В своём великодушии я даже готова подарить им быструю и безболезненную смерть и, даже  более того, я не скажу Синистеру о твоём предательстве, но, впредь, ты прикусишь свой поганый язык и не станешь, не то что говорить обо мне, а даже не посмеешь обо мне думать. Ну что, мы договорились?
Страх начинал понемногу сковывать фанатичного епископа, по лицу его было видно, что он хотел было вновь выкрикнуть что-то мерзкое, но осёкся, осознавая свою беспомощность перед климбаткой. Здесь не было больше никого, кто мог бы хотя бы попытаться его защитить, не было никого, кто мог бы покарать ту, кого он окрестил предательницей. А значит она могла делать с ним всё, что захочет и он не сможет этому воспротивиться. И именно это осознание повергло его в ужас.

В сущности, мы страшимся не чужой силы, а лишь своего собственного бессилия

Но отчаяние продлилось недолго, равно до того момента, пока через выбитую дверь в кабинет не вошел сам Творец жестокости, вызвав на лице климбатки недовольную физиономию, которую, конечно, не было видно под безликой маской.
— Владыка! Какая честь! Сам Владыка пришёл для того, чтобы спасти мою жизнь! — возрадовался служитель храма.
Не вставая со стола, Рейми небрежно ударила крикливого фанатика ногой по голове, заставив его умолкнуть.
— Синистер, — взглянув на деоса, произнесла владычица Аэтернитаса. — Ты ведь пришёл не из стремления защитить беззубого червя? — склонив голову набок, поинтересовалась климбатка. — Слабые умирают, сильные живут, чтобы испытать себя в бою с себе подобными, — философски размышляла правительница. — Если тебя привело ко мне желание битвы, я могу это понять. Но ты назвал меня этим мерзким словом. Словом на букву "П", как и все остальные здесь. Неужели ты и правда так считаешь? — с печалью в голосе спросила Рейми. — Те, кто умер сегодня и те, кто все еще корчится в агонии, сами виноваты в своем положении. Не люблю, когда кто-то шепчет у меня за спиной. И о чём? О том, что некто из ордена убивает своих, а среди улик следы от зубов на телах убиенных! И ты позволил себе думать, что это я? — маска осыпалась чёрной дымкой и улетучилась, более не скрывая лица девочки и не искажая  её голос. — Да как ты мог забыть день нашей встречи?! — злобно прорычала Рейми, а затем продолжила спокойно, будто этой вспышки гнева и не было. — Разве я не показала тебе тогда, КАК я убиваю? Медленно, томительно и так жестоко, что жертва сама молит о смерти. Я наслаждаюсь каждым мгновением чужой агонии! — голос её сделался мечтательным, словно она говорила о сладком тортике, а не о чьих-то смертях. Дальнейшие слова она произнесла с нескрываемой брезгливостью. — А там что? Как я слышала, меч в сердце и пара отгрызенных кусков мяса, причём отгрызали их явно уже от бездыханного тела. Фи! Мертвецы невкусные, даже если они умерли у тебя на глазах. Я предпочитаю свежее мясо, знаешь ли.
— Слишком много ты знаешь для невиновной! — вмешался епископ, словно боялся, что его так горячо обожаемый владыка поверит словам "изменницы" и передумает её убивать.
— Ну так у меня шпионы повсюду, — легко парировала Вестница Скорби. — И вообще, — она вытянула левую руку в сторону священника и произнесла заклинание. — Камарсъя бэль`фъяро! — новый крик боли пронёсся по стенам храма, то тут, то там, одна за другой, на теле священника открывались раны — все, которые он когда-либо успел получить за свою жизнь. — Вот, как я убиваю.
Хазимару, очевидно, надоели все эти пустые разговоры и демонстрации. Он хотел крови. «Скорбь» тоже хотела крови. А Рейми хотела кусочек деликатеса —  плоти деоса — и потому решила не противиться накаляющейся обстановке. К тому же, битва с сильным врагом, сама по себе, была для неё, как наркотик. Смогут ли они остановиться, пока не станет слишком поздно? Время покажет.
— Орудие охотника, на удивление, нетерпеливо, — с усмешкой, заметила де ла Мар. Рейми вскинула руку и «Скорбь» послушно последовала к ней. — Но, если вам двоим так хочется битвы, кто я такая, чтобы вам отказывать? — задала она риторический вопрос, принимая  боевую стойку.