Сангвинии нужно время, чтобы выйти из ее кататонии. Чтобы преодолеть чужое "будь там, где я скажу" - и напомнить всем о своем присутствии. О том, что по закону в ее руках есть власть. О том, что она еще что-то решает. Это происходит, когда Раоден сжигает первую крепость - Сангвиния берет себя в руки и приходит на совещание совета при Императоре прямо посреди его речи. Шуршит платьем и садится рядом. Сангвиния хочет спасти тех, кого еще можно спасти. Те, кто согласен ее выслушать и склониться, живут. Горящая у островов Поллукс крепость говорит сама за себя. Кто-то смотрит неодобрительно - и Сангвиния вздыхает. Дожимает. Напоминает о том, что у этих людей есть дети. И что лучше предать гордость и склонить голову, чем наблюдать, как твои дети кричат в пропитанном хаосом огне. И все б ничего - но в какой-то момент Сангвинии кажется, что зря. Зря она спасала города.

Потому что у трона появляются люди, читающие звезды.

Сангвиния знает, что это ересь. Что этой ересью пытались соблазнить ее деда - но в нем было слишком мало гордыни и слишком много хитрости, чтобы купиться. Что во времена королевы Жиллиан этот культ уже был - старее костей земли. Они говорят о том, что в звездах видят будущее и прошлое. Сангвиния знает их - при отце всегда был целый кагал. Они говорили ему о принце, что обещан. Что звезд пророчат ему власть над всем миром - и что его крылья закроют небеса. Сангвиния хмурится. Слишком общие фразы. Слишком одинаковые. Она требует казнить каждого из звездных авгуров - но Раоден слишком похож на отца. Слишком падок на их бредни. На их сказки. Сангвиния приносит ему дневники - отца и деда. Ему этого не хватает. Она добывает письма - Раоден только смеется. И тогда Сангвиния хмурится. На самих авгуров ей плевать. Они выбрали звезды, потому что их народ звезды любил - вернейшие навигаторы для всадников. Эти люди тоже хотели быть навигаторами - и вести других. Дело не в Раоде. Дело в том, что эти люди уже привели не одного короля к краху. Кто нашептывал в ухо Сигиллиту легенды о том, что объединение всех королевств - это его наследие? Кто нашептал Левиафану, что его брат - предатель? Кто шептал всем тем, кто правил кровью и болью? Кто омывал ими свои деньги? Авгуры. Дал'лаен чтили звезды - и эти люди посмели взять на себя слишком много. Не может смертный читать будущее. Их слова - грязная ересь. Сангвиния защищает не Раодена Этерну, но государство, которое он взял. И о тенях которого он знает так мало.

Легенда о Раодене Завоевателе когда-то была легендой о Сигиллите. А до него - о ком-то другом. Но - Раоден слушает и верит. А потому казнить еретиков не дозволяет. Сангвиния пытается его переубедить - но это упертое чудовище верит им. И Сангвиния решает действовать наглее и активнее.

Они летят к реке Онорабилис. В детстве - в детстве Сангвиния с друзьями часто на ней бывала. А теперь - теперь она ведет к ней того, кто разуму ее противен, а телу отвратительно желанен. Того, кого она до красных полос по коже соскабливает в ванной с себя - чей запах не хочет носить, чей взгляд не хочет ощущать. Те искры, которые он вызывает своими касаниями, оставляют колющее желание под кожей - те же иглы доводят разум до агонии. Раоден Этерна - это не дар. Это наказание. За проступок, который Сангвиния все еще не может понять. Дионас ее по голове гладит - рыдающую и дрожащую. И больше императрица Элантрийская не проронит ни единой слезы.

Поместье - большое. С прекрасным садом. Сангвиния приподнимает брови презрительно и заводит руки за спину. Столько трат ради такого убожества. Под дождем рубашка вымокает - плаща при ней нет. Это ничего. О здоровье своем Сангвиния в любом случае не печется - правда важнее. Он оставляет ее в укромном уголке одну - и ей приятно это одиночество. Ей приятно время, когда его рядом нет. Ей в такие минуты не страшно. Что он тронет - не страшно. Что она захочет, чтобы тронул - не страшно. Он возвращается - и смотрит этим своим дурным совершенно взглядом. Сангвиния торопится лицо маской серебристой скрыть - то ли чтобы он не смел ее видеть, то ли потому что бабушка всегда говорила, что Сангвиния слишком дурная. Не последнее, конечно. Она совершенно не хочет ему нравиться. Не ему. А другие - другие и не посмотрят. Потому что императрица Элантрийская прилюдно опозорена. И этого ей никогда не забудут. Век драконий долог.

- Потому что это Вы прислушиваетесь к их елею и не видите очевидного. Доказательствам Вы не верите, - Сангвиния укрывает плечи расшитым созвездиями плащом, лицо ее спокойно и невозмутимо, она аккуратно уменьшает свечение руки своей до почти незаметного и призрачного, после чего прячет руку под плащ, чтобы никто не увидел столь приметную черту императрицы Элантрийской, она сменяет обращение с "ты" на "вы" в тот же день, когда находит в себе силы взяться за политику, отрезает каждое слово, чеканит, как монету с профилем Императора, - значит, надо ткнуть Вас лицом в правду.

Она прячет под капюшоном волосы светлые - от всего мира закрывается. Так - так будто бы безопаснее. Даже рядом с ним. И все же - крови ему мало. Сангвиния приподнимает брови - не от презрения.

- Вы не находите, что угроза в случае провала перебить всех, при том, что это я требую их казни, - не самое закономерное решение? - она говорит тихо, приглушенно. А после просто огибает своего супруга и движется в сторону входа. Привычно прямая, привычно непоколебимая - будто не она потеряла за этот год слишком многих. Будто не она утоплена в горе и отчаянии. Затеряться среди властолюбивых - пожалуй, скорее просто. Они пытаются идти прямо - они пытаются играть в теневых королей. Сангвиния бы с радостью сожгла это змеиное гнездо - но тогда она не узнает ни имен, ни паролей, ни местоположения иных гнезд.

А Сангвиния хочет вытравить не ближайшее к дому, а каждое. Потому что они - одна из причин гибели ее семьи. Причина, по которой ее безумный муж еще безумнее себя ведет. Его пытаются контролировать лестью и обещанием великого будущего. Сангвиния - не следит за ним сейчас. Пойдет следом - значит, не все потеряно и мозг еще не заплыл. Не пойдет - она все равно все сделает по-своему.

Но авгуры более не будут подминать под себя власть.

Раоден - дурень. Сущий дурень.

- Звезды не шепчут. Только выжигают глаза. Слепцов вести проще, - бурчит она уже скорее себе под нос. Во всю эту чушь про звезды и их шепот Сангвиния не верит. Как и в то, что будущее предначертано. Она верит лишь в то, что доказуемо. А обтекаемые формулировки под тоннами лести и золота - это жалкая фикция.

Сангвиния очень запоздало думает, что надо было прятаться в двух разных местах. Потом вспоминает, что мысль эту отмела - потому что ей было важно, что они услышат одно и то же. И что в случае чего она не даст случиться неоправданному кровопролитию. Да, она хотела их смерти - но не тихой и бесполезной. Они были повинны в том, что поколениями замышляли дурное против страны - и раз страна новая, то они захотят ее всю. А Сангвиния - Сангвиния хочет, чтобы все, кто так думаю, увидели цену предательства отечества. Цену властолюбия и непокорства. Цену ереси. Что каждого еретика сбросят на скалы - потому что они не заслужили погребения в огне. Что их тела станут пищей для птиц, которые на крыльях разнесут весть о справедливом суде над заговорщиками, заигравшимися в тени за троном. Просто перебить их - это не одолеть монстра. Каждый ответственный должен понести наказание, что будет соразмерно их проступку. Все - шпионы, докладчики, посыльные. Каждому воздаст Сангвиния - за мертвого отца, за мертвого деда, за нежеланного мужа. За то, что он с ней сделал. Это они внушили отцу, что тот - благословенный звездами завоеватель. Просто отец не спешил покорить мир. И начал с наиболее одаренного соседа. То, что соседи его крылаты, но не драконы, отца всегда злило. Он говорил о кристаллах, о планете, о том, что она - их. Что все прочие не заслужили на ней жить. Сангвиния не была с ним согласна - но все же. Теперь она была там, где была. Опороченная принцесса. Декоративная императрица.

Она идет спокойно - пока он не хватает ее за локоть. Это заставляет Сангвинию едва ли воздухом не подавиться. Ощущать его ладонь - слишком большой соблазн. Сангвинии ощущать его неприятно и страшно, больно и горько. Ей горько, что ее тело хочет их близости. Что от любого его касания по коже бегут почки-мурашки, желающие расцвести синяками от разгоряченных поцелуев и укусов. Раоден внимателен, когда хочет - этого у него не отнять. Он замечает шкаф - хотя вдвоем им там скорее неудобно. И тесновато. И слишком близко. Сангвиния отдавливает ему ногу нечаянно - места не хватает, поэтому она просто упирается в стену шкафа спиной, а ногой упирается в противоположную,  чтобы больше ничего никому не отдавить. Он не трогал ее обычно - во всяком случае, так, как она боялась. Ей все еще неприятно, что у нее между ног - он. Все еще страшно. Хорошо, что маска не позволяет его дыханию горячить ее кожу. Они просто послушают. Он не станет ее брать здесь. Не потому что прилюдно - это, как показала ночь воцарения Императора Элантрийского, его не остановит. Он просто уже получил свое и точно не станет брать калеку. Особенно калеку, которую не любит. И которая не любит его. Презирает его. За столько времени он так и не возвращался в ее постель. С чего бы ему менять свое решение?

- Меньше пыхтений, - Сангвиния шепчет раздраженно, почти шипит, укладывая ладонь из плоти и крови на нижнюю половину чужого лица. Потому что хотела маску сильнее надавить - чтобы из-за близости к носу и рту маски его, недовольного, было меньше слышно. Но вместо этого только наталкивается кожей на чужие губы - так, что просто движение прошибает до самой поясницы. Она ладонь сразу отдергивает, будто обжигается - потому что обжигается. Ядом его, отравой его чудовищной. Тем, как приятно ощущается под пальцами его кожа, как ее собственной хочется касаний его губ. Непозволительный, омерзительный бред. Она оперативно укладывает Раодену горящую руку на плечо - чтобы хоть как-то обозначить дистанцию. Если в тесном шкафу вообще можно помыслить о дистанции. И навостряет уши, когда слышит посторонний голос откуда-то извне.

- Братья и сестры! Мы, дети звезд и истинные наследники этой планеты, отмечаем сегодня великий праздник Стелларис Нова, - голос ей подозрительно знаком, но это явно не один из тех, кто шипел вокруг Раодена, нет, она как будто слышала его где-то до этого, он низкий, хриплый и радушный, сладкий, но повелительный, - веками наш орден держал власть в своих руках и продавливал интересы нашего сообщества. И в эту сиятельную ночь я горд и счастлив объявить, что новый монарх внимает словам светил!

Мерзкие еретики. Сангвиния хмурится. Потому что пока - пока он не сказал достаточно, чтобы они могли свалить из этого дурного шкафа. Что-то болезненно давит на лопатку. Раодена вокруг слишком много - и нос считает, что его запах приятен. Сангвиния морщится. Ситуация идиотская.

Извращение - это сидеть в шкафу с этим чудовищем. Нет, конечно, его приближенные наверняка с радостью бы на это посмотрели. Ему бы похлопали, над ней - посмеялись. Злобно и зловредно. Ее не любили - и оно и понятно. Она не была ни золотом, ни сокровищем, ни хоть чем-то стоящим в их глазах - достоинство же потеряла на их же глазах. Но - ее не трогали. Это слегка успокаивало. Она стала не только парией-всадником, теперь она была парией среди окружающих. Касание до нее будто бы навлекало проклятье - проклятье, которого не боялись только обреченные слуги. И без того проклятые ее решением Корвус и Магнус. Ей понадобилось время, чтобы хотя бы от их рук не шарахаться. Потому что они были мужчинами. Трижды влюбленными друг в друга, но - мужчинами. Но она постепенно привыкла - сначала к тому, что они все еще рядом, а не мерещатся ей немыми призраками. Потом - к тому, что они все ближе. И не хотят ее убить или тронуть. Потом - к тому, что они мягко кладут ей руки на плечи. И что от них не нужно вздрагивать и бояться. Кажется, даже ее старания по управлению государством особо не добавляли ей признания. В собственных глазах - скорее понижали. А теперь - теперь она тут. В шкафу. С мужчиной, который ей мерзок. От касаний которого остается грязь невидимая, проникающая сразу сквозь одежду и кожу на самые кости. Не оттереть.

Извращение - это касаться его. А еще это пытка - изощренная и отвратительная. У Сангвинии под пальцами - плечо. Это рефлекс - прекратить сокращение расстояния между, потому что он не должен быть к ней близко, нет, от этого слишком много ощущений, запахов и красок. Но пальцам так приятно. У Раодена плечи широкие. Крепкие. Их так приятно касаться. Наверняка приятнее в разы, если на них не будет идиотской мантии. Не будет одежды совсем. Как будет прекрасно касаться его обнаженной кожи. Царапать ее, оставляя красные борозды, чтобы притянуть ближе. Сангвиния тихо выдыхает и пытается сосредоточиться на том, что происходит в зале. Она не хочет думать о таком. Даже если бессознательно чуть крепче сжимает пальцы. Кое-как умудряется убрать ногу от противоположной стенки - и вжимается в стену всем телом, как стойкий оловянный солдатик по стойке "смирно". Она хочет касаться его как можно меньше. И руку - руку тоже убирает. Занимает ее задиранием маски - воздуха не хватает.

Это ошибка.

Она и хочет ему что-то ответить - но из Сангвинии выбивает дух. Она хочет отрезать, что он должен от нее отодвинуться, что он должен держать себя в руках, что он идиот, что он слишком шумный, что она его ненавидит, его и его драконье упрямство, его бестолковую башку, охочую до лести и похвалы тех, кто лишь пользуются его слепостью. Но шума становится больше. А руки между ними больше нет.

Извращение - это вжиматься так очевидно в очевидно нелюбимую и презираемую женщину. Он даже зовет ее нелюбовью - омерзительное похотливое животное. Сангвинию это надламывает - ее почти тошнит. Несколько лет спокойного, но тихого изнывания дают трещину. Сангвиния тоже. Потому что она вжата в дерево. Просто теперь лопатками, а не грудью. Он теперь спереди, а не за спиной. Все еще нависает, как огромная хищная птица. Она его чувствует. Всего. Слишком близко. И цепенеет. Сангвиния не дышит. Он не посещал ее постель - и делил ее с другими женщинами. Женщинами, охочими до его тела. Сангвиния - Сангвиния его тело не хочет. Это тело хочет. Как хотело тогда. Она замирает как - не потому что он просил. А потому что Сангвинии смертельно страшно. Она закусывает щеку до крови - лишь бы не попытаться сделать все хуже.

Его дыхание обжигает. От одного касания до шеи Сангвинию прошибает. Сначала - страхом. Но он ведет носом так ласково. Аккуратно. Как будто способен на нежность. Это изводит - чувствовать его. Слышать его - будто бы просящим. Сангвиния перестает слушать голоса за шкафом. Потому что у нее бешено бьется сердце, как заведенное - и потому что он так близко. И все еще не сделал ничего, за что его можно было бы осудить. Разум услужливо шипит "пока не сделал". А телу кошмарно приятно. То, что он так близко. Что его дыхание не холоднее драконьего. Сангвиния, в целом, понимает причины - все же, метки истинных были в ведении ее покровительницы. Сангвиния своей метке не рада - но сопротивляться сейчас ей не может. Поэтому и поворачивает аккуратно голову, чтобы поймать чужие губы своими. Потому что ей, может, и страшно. А хочется больше. Потому что иначе будет больно. Раз он уже взял ее первую ночь, пусть забирает и первый поцелуй.

Все равно в детстве она надеялась, что однажды отдаст его ему.

Отредактировано Сангвиния Этерна (09.04.24 04:35:01)

Он был однажды лучшим мальчишкой в ее жизни. Приятный, спокойный, немного печальный. Ему хотелось отдать все, что есть - поделиться драконом, поделиться небом, показать все на свете, поделиться тем, что недавно узнала. Мальчишки другие так на нее не смотрели - для Магнуса и Корвуса она была скорее сестрой, так давно они были знакомы. Для остальных - странной шальной принцессой, которая хочет махать мечом, читает книжки про чудовищ и спит среди драконов. Смеется заливисто и убегает от нянек, дерется с задирами. Сангвиния мало напоминала ту принцессу, ради которой рыцари идут на подвиги. Она скорее собиралась на них сама, а покой находила только в драконьих храмах. Там не поклонялись драконам, скорее чтили деосов, особое внимание уделяя Инвиктусу - прародителю их ярости. Просили милости у Дионас - просили о сильных детях и хороших кладках. Просили Тонатос о справедливости. Этот пантеон был их основой. Еще драконьи жрецы занимались драконами - теми одичавшими, что приводились разумными собратьями, новорожденными. У Сангвинии с детства особо сильная с драконами связь была - жрецы надеялись, что принцесса оставит титул ради службы при одном из храмов. А в жизни - вот оно как повернулось.

Тело - оно капризное. Капризность эту  привнес в него сам Раоден пару лет назад. Он ее такой сделал - желающей его почувствовать, желающей его впитать, желающей его принять. Поэтому и теперь она от одного простого касания до ткани гнется - прямо в руки ему гнется, послушная, гибкая. Тело капризничает, ноет - почему ты так долго не приходил? Почему так долго не касался? Мне было так больно от одиночества. Мне  так хотелось тебя рядом. Тело упрямо и тоскливо, а теперь оно наслаждается уделенным вниманием, наслаждается тем, как вокруг Раодена много, он ее раздразнивает, он ее разжигает, она чувствует, как разум ее медленно плывет. Какие у него сильные, уверенные руки. Тело хочет, чтобы они были везде.

Сангвиния хочет сказать ему "помолчи, пожалуйста" - и продолжить его целовать, хочет забросить ему руки на плечи, хочет его всего. Но - это плотское. Это только тело. Это только магическая ее цепь - не кольцо было символом ее рабства, но цветущая золотом метка. И в отличии от колец на губах рабов - метку не снять. Не исправить. Она берет себя в руки - отворачивается. По ту сторону шкафа стонут и кричат. Тело обижено - тело тоже так хочет. Потому что возбуждено его близостью. Потому что возбуждено от того, что происходит с Мефистоном, ощущающим весну. К счастью - сейчас он далеко. Влияние его меньше. Иначе - иначе Сангвиния бы предпочла умереть. Чем то, на что согласилась бы. Потому что она чувствует - возбужден не только. Ее тело его хочет. Хочет, чтобы он оказался внутри. Хочет ощутить его снова. Но - разумом она понимает, что это, очевидно, невзаимно. Он просто тоже поддался влиянию метки. Это возбуждение - от нее. Не из-за Сангвинии. В ней ничего особенного нет. Нельзя на него давить - он заслужил всех мирских ужасов, но это...как-то несправедливо. А Сангвинии хотелось, чтобы все и всем воздалось по заслугам.

Даже авгурам. Она хочет их казни - демонстративной. Вырвать сорняк с корнем и выжечь вокруг него всю землю. Но - не просто истребить. Просто вырезать - это не то. Это не поможет. Это не сделает все как должно быть. И это не поможет Раодену смотреть сквозь лесть. Сангвиния ему помогать не должна - но Сангвиния и не ради него это делает. А на перспективу. Если ему править этой страной, она должна убедиться, что в будущем чьи-то сладкие речи о величии не затуманят его разум.

- Нет. Я привела тебя не для резни, - она выдыхает судорожно и тоже отворачивается в сторону противоположную, за дверью стонут и кричат, но рядом, кажется, никого, - не мести ищу, но правосудия. Просто так их перебить бестолково.

Сангвиния подныривает под бок ему, скользит вдоль, натягивая обратно маску - и тихо приоткрывает дверь. Основное действо - посреди зала. Она старается туда не смотреть - еще слишком рано. Нельзя о таких вещах думать. Стабильность важнее прогресса. Сангвиния держится теней - и торопится на улицу. Разве что один раз чуть не попадает в руки какой-то особо сладострастной пары - но и их огибает старательно. Единственный, с кем ее тело согласно, этого хочет только из-за чертовой метки.

На улице - свежо и влажно. Хлещет дождь. Сангвиния снимает маску за углом и подставляет дождю раскрасневшееся лицо. Так легче. Свежее. Ум светлеет, тело холодеет и вымокает. Так лучше. Что угодно лучше. Она старательно держит дистанцию - потому что даже метр близости заставляет голову мутнеть. Чем ближе к Мефистону, тем хуже. Потому что связь у Сангвинии с драконами особенно крепка. И в такие моменты это было скорее минусом.

Как только они возвращаются - Сангвиния его оставляет. Чем ближе она к дому, тем более в голове стучит. Рядом с ним все сложнее дышать. Рядом с ним сложнее находиться. Поэтому Сангвиния сбегает. Натурально сбегает в свои покои. Не идет ни на совет, ни куда-либо еще - шлет все к черту. Только оповещает слуг о том, что ей нужен травяной чай. Переодевается устало в сорочку, накидывает халат - и пьет чай за книгой. Пытается привести мысли в норму. Шея и ухо все еще горят от его губ.

Но как только дверь резко открывается, Сангвиния не может не подскочить. Она не привыкла, что ее открывают так резко. Что ее покои посещает сам Император. Он явно зол - почему? Потому что она не позволила ему устроить резню? Потому что сбежала из шкафа? Его гнев пугает - потому что Сангвиния помнит ужас, который приносит его гнев. И жестокость. И это ее пугает. Ее пугают последствия. Но сейчас главное - как можно быстрее закрыть вопрос. И как можно быстрее прекратить этот разговор и запереть дверь. Запереть.

- Вы не всегда прислушиваетесь к моим просьбам, - она говорит спокойно, настолько, насколько может, она даже не вполне осознает, что ей говорят, слова будто свет, пытающийся пробиться сквозь плотный туман, вроде видно, но все расплывается, расплывается и сама Сангвиния, но она делает над собой усилие, чтобы вернуть внешнюю хотя бы собранность, вернуть себе хоть какой-то контроль над ситуацией, даже если хотя бы видимый, - то, что произошло сегодня, было досадной ошибкой. Мне жаль, что я Вас подвела.

Его здесь быть не должно. Его не должно быть ЗДЕСЬ. Он не приходит. И все же - это ее ошибка. Это она забыла закрыть дверь. Она же всегда так делала - почему сегодня забыла? За век ни разу не осеклась. Знала, как контролировать это чувство. Что надо запереть его и себя - и обычно это даже не было мучением. Достаточно было запереть дверь, пить достаточно травяного чая - и читать книги. Если было совсем плохо - можно было окунуться в  ванну. И сегодня план был схожим. Но он так голодно, так разгоряченно смотрит злыми своими глазами. Зажигает на ней костры будто. Сангвиния и не против. Пусть смотрит. Может не только смотреть. ли нет. Постыдное желание.

- Я не понимаю Ваших претензий, - она встает, чувствует, как ноги наполняются свинцом тем ближе, чем она подходит, как неминуемо любуется каждой линией сильной груди, как ловит дыхание размеренное. Сангвинии физически сложно. Слишком горячо. Слишком давит. Сангвиния может только наспех запахнуть чужую рубашку - даже мимолетное касание до кожи заставляет ее живот скрутиться от тягучего, невыносимого желания. Все она понимает. Понимает, о чем он говорит. Понимает, что хочет услышать. Сангвиния от его близости слишком разгорячена. Она бы и была рада сказать ему все, что требуется. Но пытается держать себя в руках. Потому что этот человек чудовищен. Потому что Сангвиния не хочет поддаваться желанию, которого не просила.

Она чувствует напряжение в глазах - давление внутри черепной коробки. Это потому что он близко. Это потому что ее дракон близко. Это потому что ее дракон...готов создавать потомство и хочет этого. И все ее внутреннее, драконье, ответственное за связь с собратьями, это из-за магической связи подхватывает. Она уже достаточно хотела Раодена до этого, но он продолжал ее изводить. Продолжал ее мучить. Какая изощренная пытка. Потому что она хочет его всего. Хочет, чтобы он накрыл ее собой. Хочет, чтобы его руки не останавливались только на талии. Чтобы то, что было среди пыли и темноты продолжилось. Он это ее просит признать? Еще больше упасть в собственных глазах что ли? Она уже хочет того, кто прилюдно ее обесчестил. Он хочет, чтобы она это вслух признала? Чтобы еще больше себя зарыла? Чтобы еще больше возненавидела себя за это? Это казалось предательством - перед семьей, перед народом. Ее несколько лет называют подстилкой - и она, видимо, должна признать, что хочет ею быть? Потешить его эго? Это должно прозвучать как однозначное "нет". Как пощечина по гладкой щеке. Чтобы он не возвращался в ее покои никогда. Но она так безумно его хочет.

Сангвиния вздыхает. Отходит устало к окну, плотнее закутываясь в халат, словно сотканный из крыльев стрекозы переливчатых. В нынешнем состоянии она не может принимать обдуманных и взвешенных решений. Тем более не может их обсуждать. Надо просто как можно скорее его выпроводить. И запереться. А потом перетерпеть то, что будет, когда Мефистон найдет себе даму на вечер. Пить травяной чай и терпеть. Стандартная тактика за век. Проверена временем. И не поменяется из-за того, что кто-то решил качать права. Не сегодня. Сегодня не время их обсуждать. Сангвиния уже чувствует, как зрение становится резче - зрачок ее левый уже стремительно начинает схлопываться в вертикальную иглу.

- Не могли бы мы перенести обсуждение этого вопроса на иное время? - Сангвиния дышит тяжело, у нее кружится голова, у нее горит тело, она вся, кажется, горит в драконьем своем пламени, неспособная сгореть заживо, но ощущающая его нестерпимый жар, потому что у нее за спиной ее истинный, потому что сегодня она впервые его поцеловала, потому что она до сих пор будто ощущает, как он возбужденно упирается в нее, Сангвиния правда старается не думать, как он мог бы взять ее прямо там, как заставил бы ее стонать, нет, ей нельзя об этом думать, не сейчас, не с ним, - мне не здоровится. Не смею более Вас задерживать.

Даже если он зовет ее по имени. Сангвиния не замечает, когда он уходит - пытается дышать легким воздухом, пытается отдышаться. И не может. Ее мысли плывут, когда она пытается раствориться в подушках. Давление все выше. Сейчас она сделает то, что делает всегда. Попробует открыть дверь - и она окажется заперта. Потом она будет бестолково бродить. Через час ей отправят чайник через небольшой лифт в стене. Это заведенная рутина. Она привыкла. Сангвиния смотрит в зеркало - и видит, что оба ее глаза уже предельно драконьи. Чувствует, что дыхание сбивается, а тело почти бьется в агонии. Она подходит к дверной ручке - и дергает.

Дверь открывается. Ее ведет то ли запах, то ли метка, то ли разделенный поцелуй. Ощущение его кожи под пальцами, когда запахивала рубашку. Руки, скользившие по талии. Она не замечает, был ли кто-то по дороге - Сангвинии плевать. Ей слишком горячо. Дверная ручка холодит руку - но не отрезвляет. Темнота в комнате не смущает тоже - глаза драконьи безупречно видят в темноте. И очертания тела на огромной постел, и очертание копья рядом. На копье Сангвинии плевать. Может ее проткнуть за вольность. Потому что Сангвиния совершенно ни о чем не думает, кроме того, как чувствовала его. Как ее тело хочет его. Как природа одичалого берет свое. Поэтому - она просто сдирает с него покрывало и седлает, как седлают упертую лошадь.

Которую надо просто приструнить.

Сангвиния открывает утром глаза - свет слепит. Она пытается нашарить подушки - и...их нет. Потом она замечает запах - странный. Кисловатый. Немного молочный. И под ним не особо скрывается запах Раодена. Он не мог прийти в ее спальню, он таким не занимался. Сангвиния садится на постели резко - косые мышцы спины досадливо ноют, да и не только они - все тело болит. Совсем все. Низ живота тяжело тянет. Она с ужасом осознает, что под одеялом обнажена. Что ее тело покрыто отметинами цветущими. Что все бедра в застывшем чем-то. А потом она понимает главное. Это не ее комната. Воспоминания ночи и вечера накатывают резко - и Сангвиния краснеет. Сначала. А потом бледнеет. От ужаса. Она позволила с собой сделать что? Она сама что сделала? И что делала добрую половину ночи, когда до хрипоты кричала под сильным телом всякий раз, когда ее наполняли раз за разом с таким усердием. Она стыдливо прячет лицо в ладонях и пытается нашарить самообладание - им и не пахнет. Если бы только у нее были крылья, думается Сангвинии, она бы прямо сейчас улетела в окно. Они бы дали ей нужную свободу от этого позора. Они бы, сильные, и могучие (не думать о руках, плечах и прочем, нет, не думать), унесли ее как можно дальше - и она бы не должна была терпеть скользкие взгляды стражи, сальные и мерзкие, пока она, кутаясь в халат ночной, торопилась в свои покои. Сангвиния бы смогла в крыльях спрятаться и больше никогда не видеть свет. Было бы прекрасно.

Сангвиния тщательно старается с себя смыть следы ночи. Запах будто въедается в кости. Засосы никуда не пропадают. Ничего никуда не пропадает, кроме застывших струек на внутренних сторонах бедер. Не смываются и воспоминания. О каждом разгоряченном и хриплом стоне ее мужа, о каждом его движении - все это впитывается телом. Тело хочет еще - не понимает, почему Сангвиния не хочет. А она не хочет - это позорно. Это отвратительно. Хотя удивительно, что тот, кто был с ней так груб всегда, кто однажды взял ее и довел до священного ужаса, оказался таким...чувственным партнером. Таким чутким. Сангвинии удивительно это. Ее впервые посещает не зашоренное "пока он меня не трогает - все хорошо", а неловкое "может, если он меня тронет, ничего плохого не произойдет?". Странное "может, он не хочет мне вредить?". Глупости, конечно. Сангвиния умывается и старательно, до красных полос соскребает с себя все, что может. Застегивает рубашку на каждую пуговку. Укрывает воротом высоким шею. Укрывает ноющую спину камзолом. Запаковывается так, что из обнаженных участков кожи - только голова и ладони. Никто не должен видеть, что теперь ее телом им отмечено. Его страстью. Его...нелюбовью, старательно напоминает она сама себе. Он ее хочет, потому что привязан меткой. Она его хотела, потому что метка - и потому что у ее дракона было такое время. И все же - метка не пропадет. И снова заболит, если убегать постоянно.

Стоит ли ей допустить хотя бы мысль, что она смеет претендовать на его внимание? Калека. Не красавица. Слишком проблемная принцесса. Слишком строгая и наверняка фригидная императрица. Смеет ли она просить его о подобном? Допускать мысль, что они могут...не могут. Нет.

А потом она видит его - и пытается не позволить ушам краснеть. От взгляда на него мысль она допускает. Они могут. В теории. Если договориться о рамках. Наверное? Это ведь не предательство семьи, правда? Не предательство народа. Это просто необходимо, потому что у магии поганое чувство юмора. Сделать истинными их - это глупая шутка. Эти мысли мешают - и Сангвиния их отрезает. На время совета. Говорит тише обычного - даже это не скрывает легкой хрипотцы голоса той, что так долго ночью кричала. Раоден слишком близко - от этого теплеет метка довольная. Будто поощряет. Не болит больше. Только согревает. Это тоже - отвлекает. От этого Сангвиния тоже отгораживается. Если она что-то и поняла в жизни, так это то, что к хорошему нельзя привыкать. Хорошее имеет свойство заканчиваться очень горько и больно.

Совет заканчивается. С ним заканчиваются и переглядки советников, и их взгляды неприятные. Остается только Раоден. И Сангвинии почему-то кажется, что с ним стоит объясниться. Что она не тупое животное. Что ей жаль. Что ей неловко. Что ей стыдно. Что он не должен постоянно на нее таращиться.

- Прости, - она начинает тихо и немного скомкано, отводит взгляд и прячет руки за спину, - ты не должен был это видеть.

Не лучшее начало, но с этим можно работать - Сангвиния достаточно серьезна и достаточно нервозна, чтобы забыть положенное обращение на Вы к Императору. Смотреть на него страшно. Не потому что Сангвиния боится его гнева (боится, вдруг это его разозлит?) - потому что не знает, как ему лучше это объяснить. Решает, что лучше как есть. Что это она сама виновата. Что это ее ошибка. Что если ему не хочется больше из-за этого подвергаться влиянию метки и касаться ее - она к этому готова и они могут занять покои в разных крыльях замка. Что ее могут запирать на ночь. До этого ведь он старательно ее избегал. Может, хочет и дальше.

- У моего дракона был гон. Обычно это не до такой степени сильно влияет на всадников. Но у меня со зверем более сильная связь, - она устало выдыхает и немного хмурится, - мне жаль, что так вышло. Я забыла запереть дверь и виновата. Если тебе хочется продолжить меня избегать, я это приму.

Его можно понять. Наверное. В этом вопросе точно. Сангвиния просто хочет, чтобы он никому не навредил. Из-за того, что она вмешалась в его решение быть порознь.

Он звучит слишком возмущенно для человека, который просто поддался магии метки. Ее это... скорее удивляет. Он весь ее удивляет - сначала какой-то совсем очаровательной улыбкой, которую она видит краем глаза, чувствует кожей, будто он уткнулся лицом куда-то в живот и улыбается в него. Сангвинию еще кроет - ей нужно приложить титанические усилия, чтобы отвлечься, чтобы остаться серьезной, чтобы выдержать то разочарование, которое проникает насквозь. Его злость - он вспыхивает привычно быстро, как Раодена не меняй, дракон останется драконом. Он возвращается в привычное состояние - колючий, резкий, отталкивающий. И Сангвинии отчего-то горько на это смотреть. Горько это понимать. Горько от того, как из Раодена сквозит болью. Сангвинии правда жаль, что она ее причиняет. Что она вынуждена это делать. Но она хочет честности. Он же просил ее говорить словами. Она и говорит. Потому что ей стыдно. За все, что произошло. Не должна обесчещенная женщина подтверждать так красноречиво, до какой степени пала.

Сангвиния бы и рада возразить. Но - не возражает. Ее накрывает волнами эмоций - первой волной идет смущение, тихое, шуршащее по ногам, немного неловкое. Вторая волна - раздражение. Раоден не умеет обсуждать проблемы, он от них бегает или убивает их, какая идиотская, невыносимая позиция, которая не красит ни монарха, ни воителя. Третьей волной ее накрывает понимание. Она начинает понимать, кажется, его логику. Хотя из-за того, что император не умеет говорить словами (но требует этого от нее, смешно), ей трудно составить всю картину. Сангвиния весь остаток дня только об этом и думает. Мысли эти необъятны - и она пропадает в них с головой. Старается его избегать - на следующий день тоже. И после него.

Сангвиния работает. Привычно в работу окунается - ей спокойно за работой, работа помогает раскладывать мысли по полочкам, помогает задуматься. Сосредоточиться. Выходит с трудом - непреодолимая гряда мыслей почему-то не хочет уходить. Сангвиния вздыхает тяжело - и над этим тоже работает. Задает себе сложные вопросы. Пытается на них найти ответы. Если Раоден говорит о взаимности, значит, он этого хотел? Тогда его реакция понятна. Если его злит, что было что-то, повлиявшее на решение, значит, он хотел, чтобы это она и только она хотела? Забавно. Однажды ему было плевать, хочет ли она. Согласна ли она. А потом он несколько лет воротил от нее нос и видеть ее не хотел. Откуда тут взяться взаимности? Вывод очевиден - дело не в эмоциях, надумывать тут нечего, это просто метка. У Сангвинии она тоже есть. Если это сделать только чтобы метка не болела - это ведь не наглость? Не предательство? Не лишняя галочка напротив собственного провала?

Она замечает, что он вошел, только когда на стол приземляются документы. Но чувствует его еще до этого. Запах слышит. Слышит шаги. Реагирует, как достойной женщине не положено. Достоинства, впрочем. Сангвиния была прилюдно лишена. Такую слабость от нее можно ожидать.

- Задержитесь, Ваше Императорское Величество, - она не сразу отвлекается от пергамента, который подписывает, но с завершением последней закорючки таки отрывается от кипы документов, требующей ее внимания, откладывает перьевую ручку и скрещивает пальцы в замок, поднимая на Раодена взгляд, - Вы просили меня говорить словами? Извольте.

Видит Дионас, Сангвинии нелегко дается этот разговор. Но она считает, что обязана его начать. Любой разговор с Раоденом - это испытание. Его грубость можно понять - они друг другу вынужденные супруги. Он ее не любит и любить не обязан, не уважает и уважать не обязан. Но его колючки утомляют. Сангвиния устает, что любая встреча в совете, любой диалог превращается для нее в древнее и классическое "через тернии к звездам". Терний слишком много, а звезд не разглядеть. И все же - Сангвиния вновь пытается. То ли сохранить статус кво, то ли установить новые границы.

- Нам обоим нужно принять взвешенное решение, - она говорит сдержанно, прохладно, она свое, пожалуй, приняла, она знает, чего хочет - утолить потребность метки, он не обязан делать вид что она может быть ему симпатична, но если сейчас он ляпнет какую-то грязную глупость, Сангвиния наверняка просто перестанет пытаться, - не перебивайте и не грубите. Можете вообще не отвечать, Ваши ответы имеют тенденцию быть резкими там, где требуется деликатность. А Вы умеете быть мягким, как мы выяснили, просто не хотите это проявлять где-то кроме постели.

Она на короткую секунду утомленно усмехается, из замка ладонь уцелевшую освобождает, чтобы пригладить бровь, что делает всегда, когда внутренне нервничает при диалоге, об этой ее дурной привычке знали только Магнус и Корвус, пожалуй. Потому что на советах Сангвиния давно не нервничала. Дела государства давно не вызывали в ней смешанных чувств. А Раоден вызывал.

- Метка причиняет боль. Уже. Но помимо этого нет внешних факторов, влияющих на мое мнение, - смотрит в глаза прямо, неотрывно, потому что смотреть на плечи или руки было бы пыткой, с глазами - глазом - не проще, но это они хотя бы не напоминают о том, что приятного в конкретной части тела, на которую смотришь, - равно как и на желание. Я хочу, чтобы мы продолжали проводить вместе ночи. Тогда, когда нам обоим этого хочется. Я не буду проводить с Вами остаток ночи, чтобы на меня перестала сально смотреть Ваша гвардия. Но я готова, - она расцепляет пальцы и встает из-за стола, расправляет под рубашкой плечи, - потому что мне понравилось. Было не до такой степени ужасно, как в первый раз. И Вы, к моему удивлению, не сделали ничего дурного.

Сангвиния огибает свое рабочее место. Одета просто - плотные штаны да рубашка. Камзол устало дремлет на спинке кресла, еще держащего на себе следы тепла трудолюбивой императрицы. Сангвиния, может, и одета просто, но говорит о сложных вещах.

- Это все, что я хотела Вам сказать. Повторюсь, Вы можете не отвечать, если собираетесь высказать очередную гадость, которая должна меня задеть или унизить, - Сангвиния утомленно присаживается на краешек стола, ноги выпрямленные в щиколотках скрещивает, равно как и руки на груди.

На душе даже легче. Наверное, потому что она смогла признать, что хочет его.

Он и правда это говорил - Сангвиния даже хмурится слегка. Ей тогда казалось, что это скорее форма пренебрежения. Что он просто взял то, что собирался. И что она просто осталась сломанной, бесполезной фигурой, от которой ничего особо более не ожидалось, а помощь в управлении государством была скорее приятным бонусом. Но он и правда ее не трогал. Неужели только потому что сказал? Сангвиния задумчиво в сторону смотрит - он и правда ее не трогал. Это какой-то хитрый ход, чтобы купить ее доверие и ослабить бдительность? Это ни к чему - Раоден за несколько лет показал себя как тот, кто не умеет в доверие втираться и идти к намеченной цели долгим путем. Такая верность слову скорее поражала. Он не был обязан держать слово - не ей. И все же - держал. Удивительно.

- И я это ценю, - она медлительно кивает. Потому что, пожалуй, поражена. Она еще не успела научиться смотреть на вещи с его точки зрения. И теперь, кажется, впервые поняла, что все это время он был верен слову. Которое дал пьяным от вина и крови. Удивительно. Хотя вспоминать тот день все еще неприятно. И грязно.

Сангвиния не хочет об этом думать.

Думать о том, что Раоден слишком много внимания уделяет гону ее дракона - это проще. Видимо, императору хотелось... взаимности? Иначе он бы не обижался так сильно. И не акцентировал на этом внимание. Это забавно - насильник требует взаимности. Но его терпение и раскрытая верность слову занятна. Если закрыться от него в следующий раз, то его это не до такой степени обидит - и перетерпеть будет проще, раз подобные состояния столько оскорбляют монарха. Он на удивление сговорчив и до невероятного корректен. Неужели так просто было утихомирить этот язык? Какой-то день открытий, наверняка завтра ко двору прибудет ученый, который что-то откроет сегодня. Раз уж день так щедр на подобные вещи. В таком случае и Сангвиния готова приоткрыть что-то для Раодена, раз он не понимает довольно очевидных вещей. Наивен как ребенок. Будто его не растили быть готовым к дворцовым дрязгам и умению балансировать между фракциями. Сангвиния мысленно делает в уме галочку - узнать, почему воспитанники дома Ареллон до такой степени не понимают тонкости жизни аристократии.

- Слухи усложняют дело - что от солдат, что от прислуги. Слухами легко управлять. С управления слухами начинаются заговоры. А мне бы хотелось отсрочить их появление настолько, насколько возможно, - Сангвиния утомленно массирует переносицу, но объясняет терпеливо, старается говорить доходчиво и наиболее прямо, раз ей нужно озвучивать очевидно, то хорошо, она объяснит, зачем ее беспокоят "взгляды простых солдат", - если бы я была дрейгарским оппозиционером, я бы начала раздувать угли возмущения именно с того, что подстилка узурпатора не думает о народе и рада раздвинуть ноги. Простой рычаг для управления, учитывая, что рана еще свежая.

Учитывая, как вела себя живая часть войска - еще бы рана не была свежей. Сангвиния ее понимала. Понимала боль униженного народа, понимала боль каждой изнасилованной девицы. К счастью - к счастью даденгеры были кристальной расой. А драконы - нет. Поэтому сомнительное счастье понести от насильника было редкостью. Но все же - их можно было понять. Каждую обиженную женщину. Каждого оскорбленного отца и брата. А Сангвиния - Сангвиния еще и просила их склонять головы и подчиняться. Разумеется, ею многие были недовольны. Ей редко припоминали спасенные города - ей припоминали сожженную цитадель. Одну - из всех. Ей припоминали убитую родню - не тех, кто был спасен. Сангвинией мало кто был доволен. Если бы существовал заговорщик, он бы с легкостью нашел нужные рычаги. Слухи - отличное топливо для ярости.

- Это не спектакль. Это придворный этикет, - она совсем утомленно выдыхает, смотрит на него, как на ребенка, потому что так положено, монарху нужно оказывать уважение, этому правилу подвержены все, если супруга монарха, часть его неба, второе его крыло, не уважает, то откуда же взяться уважению остальных, - но хорошо. При личном общении я готова оставить подобающее обращение, если оно режет слух.

Раз уж Раоден пошел ей навстречу и перестал говорить как грубиян из канавы, то и Сангвиния может...урезать формализм в общении. Если он хочет более простого общения, это возможно. В разумных пределах. И ему почему-то сложно отказать в такой простой просьбе. То ли потому что он выглядит уставшим, то ли потому что просит нормально, то ли потому что... то ли потому что Сангвиния просто хочет. Хочет, когда смотрит на волевые его плечи, на него всего когда смотрит. Может, все от того, что Сангвиния была Дионас куда ближе, чем ей самой казалось. Может, ненависть и не была близка Сангвинии, а о любви ей говорить и не приходилось, но ее подарок Сангвиния носит, расшитая золотом по коже. Стремилась сохранить переломанный их очаг - будто в этом и правда был смысл. Она была близка Дионас - потому что пыталась уравновесить все. Пыталась сделать так, чтобы это все, во что они оба нежеланно ввязались. Они оба теперь пытались, кажется. Может, сохранить, а не противиться, и правда смысл имело.

Он оказывается слишком близко. Тело реагирует совсем по-дурацки. Сангвиния смотрит на  лицо напротив внимательно, но приподнять насмешливо брови ей стоит больших, просто нечеловеческих усилий.

- Достаточно, - она кивает с призраком мягкой улыбки, но после возвращается к прохладе и вздернутым бровям, говорит спокойно, медленно, - это рабочий стол. За ним работают. А мне не хочется потом каждый раз за работой отвлекаться. Найди любое другое место.

Это, пожалуй, ответ на вопрос. Любое другое место. Раз можно сейчас, значит, любое время. От жара его тела пробивает насквозь. И метка так близко не болит - только сладко мурлычет. Пусть мурчит, несчастное создание.

Сангвиния хочет сказать - союзники есть у меня. Но не готова рисковать дядей. Не готова ставить его под удар. Софронитас Литарис водил дружбу и с драконами, и с даденгерами, союзников у него было исподволь. Как и причин мстить. Но Сангвиния упорно пишет ему письма - не приходи, не мсти, я не хочу тебя потерять, дядюшка. И он не приходит. Хотя знает, как умерла нежная Каттлея. Хотя знает, что сделали с его когда-то звонкой и радостной племянницей старшей. Дядя в ярости - рвет и мечет. Готов поднимать весь клан. Готов поднимать всех друзей. Готов поднимать весь Орден и ставить вопрос ребром. Но Сангвиния пытается усмирить его гнев. И ей удается.

Сангвиния хочет сказать "в твоей империи не только дрейгары", но вовремя прикусывает язык. Сила - она лишь внешняя. Управлять государством не должна сила - иначе очень быстро правление обратится тиранией. Слухи не должны управлять государством - иначе очень быстро правление обратится пеплом. Один лишь ум должен править государством - чтобы в государстве все было по уму. Сила - это верная опора, но сила в руках Раодена жестока. И верности уму не имела. Только диктатору и самодуру. Ее кровь, ее народ, безусловно, испытывает лишь кнут. Его смиряют к прянику. Пряник этот лежит не земле. И дал'лаен должны поднять его зубами. Сангвинии от этого тошно. Она правда пытается сделать все, что может. Сделать все, что ей под силу в ее условиях. Чтобы людей меньше стращали. Если ей нужно согнуться и переломаться, чтобы пряник поднять , отряхнуть и подать - что же. За такое не стыдно и умереть.

В Империуме не только дрейгары ненавидят Сангвинию. Прелестная причина объединить нацию. Ненависть к подстилке правителя. Многие хотели бы на ее месте видеть своих дочерей. Особенно даденгерские сторонники императора. И чем ближе Сангвиния к нему, тем очевидно опаснее. Но угрозы в своих Раоден не видит. И не Сангвинии указывать ей на то, сколь фатально это заблуждение может быть. Он же все проверил. Он же считает, что все безопасно. Что она сейчас должна ему сказать? И чем он поверит? Ничего. Ничему. Сангвиния отводит взгляд в сторону - желание ухватить за плечи и увести куда-то как-то уходит. Как тогда, в шкафу, она снова хочет пропасть. Хочет отойти. Хочет дистанцироваться. Читать свои пыльные книжки. Заниматься и дальше всем тем, на что он смотрит с каким-то пренебрежением. Или ее ранит что-то иное? Например, что из них двоих верный супруг - всего один. Но он имеет право - она убога, искалечена и глубоко ему противна. На Сангвинию наваливается усталость и какая-то горечь. Никаких рамок, да? Точно. Никаких рамок. Из свободной принцессы в нежеланную супругу, которую ненавидит каждый второй. Никаких рамок.

- Так и было. Если ты считаешь, что сделал достаточно, значит, так и есть, - она мягко кивает. Он выпрямляется. Сангвиния тратит пару секунд рядом - и возвращается на свое место. За приказы, которые подписывает с утра до ночи. Он, наверное, и не понимает. И не поймет. Что она пашет как проклятая. Потому что для него правит сила. Он ведь и без нее все сделает. Разговор - переливание из пустого в порожнее. Ни он, ни люди ее усилий не видят. И от этого Сангвиния устает как-то резко. Все это ее утомляет. Все это заставляет ее устало массировать переносицу. От всего этого у нее болит голова.

А потом он спрашивает сущую околесицу. Как будто не он сам только что пренебрегал ее методами, ее взглядами, ее страхами и ее же работой. От этого просто голова болит. Для честного разговора какой-то идиотский вертеп. Сказка про напороться на копье - какая глупость. Как будто Сангвиния вообще хоть когда-то кому-то смерти желала. Так он о ней думает? Сангвинию мутит от одной только мысли - она слабо морщится, стряхивая дурное состояние. О чем они? Ах, точно. Околесица.

- Я хочу восстановить то, что можно восстановить - и не позволить этому разрушиться, - она говорит утомленно, смотрит на кипу бумаг подписанных, все это указы каменщикам, специалистам по дереву, опытным магам, - к сожалению, через пару месяцев аномалия затребует новых жертв. Ты слышал о том, почему существует пролив Цикатрикс?

Отлично. Точно. Одна из причин ее дурного настроения и особо тщания. Разрыв уже начинал потрескивать и исторгал редкие вспышки ядовитого фиолетового света, грызущего потемневшее над ним небо. Дурной знак. Чего хочет Сангвиния? Решения проблем. Благополучия. Спокойствия своей земле.

- Когда-то его не было. Во времена правления короля Эвреуса Колдуна земли нынешней терры Тестимониум прорезала аномалия. Король пал жертвой разлома, который смогла усмирить королева-мать Жиллиан. Закрыть разлом, прозванный Цикатрикс Маледиктум, не удалось - и теперь он регулярно требует тех, кого отмечает, быть пожранными, - иначе начнем шириться и кошмарить всех и вся, трагичная история, не зря у королевы-матери был столь неоднозначный титул, Кровь Земли не только пела о верности и заботе, но и о том, сколько крови эта земля требует, как и заснувшее на нее чудовище, - это удерживает аномалию в узде и не позволяет ей и дальше разрывать землю. Надо подготовить поисковые отряды для отмеченных и устроить церемонию. Пусть это и ранит мое сердце. Вот за что я переживаю прямо сейчас.

Сангвиния пыталась закрыть разрыв сама - он был слишком велик, как выяснилось. Тогда еще спал - и Сангвиния рискнула. Не вышло, только лежала несколько дней в постели. Якобы не здоровилось. Правда не здоровилось - просто никому не надо знать причины. Именно поэтому сейчас она вела переписку с теми, кто более всего в аномалиях в Империуме разбирался - искала, что могла упустить. Чтобы решить проблему, можно и кости положить.

Отредактировано Сангвиния Этерна (18.04.24 18:47:57)

Ненадолго его хватило. Он вроде и не говорит неприятных вещей, но он говорит весьма мерзко о максимально болезненной теме. Разве они не пытались? Просто их попыток не хватало. Они смогли продлить сон аномалии - теперь она жрала не так часто. Они смогли умерить ее аппетиты. Они старались - просто не смогли победить. Были те, кто пытался накормить аномалию собой - их было исподволь. Были те, кто пытался умерить аппетиты аномалии преступниками или врагами. Но магия аномалии была связана древней королевой кровью их рода - и всех тех, кто был с ним связан. Может, если бы они покинули Фригию, все стало бы проще - но как можно покинуть свой дом? И покинуть для чего - чтобы однажды аномалия сожрала весь мир? Почему-то Раоден считает, что цель прожорливого этого чудовища - одни только дрейгары. Но именно их столь ненавидимая их жертва еще сохраняла мир от неминуемого пожирания. А он так запросто обесценивал это. Что они с такой легкостью отправляют своих людей под нож. Сестра дедушки была жертвой аномалии, например. Он всегда печально вздыхал, когда говорил об этом. Дедушка был умный - но не мог обхитрить это чудовище.

- Иногда бывают внебрачные дети, потому на всякий случай мы проверяем все. Драконы уходят следом сами. Они верны своим всадникам, - она говорит тихо, блекло, Сангвинии от его отношения к этой теме больно, но можно ли ждать жалости к скоту от мясника? Будет ли птицеед жалеть соловьев? Не будет, конечно. Потому и мысли эти болезненны, но вопросы исключительно бесполезно, - ряд правителей пытались, но аномалия слишком сильна. А наложенная кровавая печать не делает задачу проще.

Красоту его она не замечает - старательно. Минуту назад была бы готова, но Раоден умел вызвать к себе негативные мысли. Поэтому Сангвиния утомленно убирает перьевую свою ручку обратно в кейс, расставляет предметы по столу в одном ей понятном порядке. Делает все быстро - документы по полкам за спиной в резные разделители из дерева, принадлежности письменные на места. А потом она тихо выдыхает "доброй ночи" и обрывает их ставший неприятным и горьким диалог.

А потом Кархародонис горит. И Сангвиния смотрит на Раодена с ужасом. На довольного собой Раодена. Это она виновата. Она вскормила его паранойю. Она вскормила это чудовище. Из-за нее его терпение оборвалось. Она не уловила опасность. Она не успела привести их к согласию раньше. Сангвиния держится в кабинете за голову и часто дышит, пытаясь не заляпать слезами документы. Успокаивается, как только в кабинет входит Корвус. Для других Сангвиния должна быть сильной. Для других Сангвиния должна все делать. На себя у нее не остается сил. И нет на себя права. Она мучается каждую ночь - от чувства вины. Становится тише - больше никогда. Никогда нельзя говорить Раодену о том, что ее тревожит. О том, что может вызвать проблемы. Его паранойю нельзя кормить. Он прислушается - так, как захочет. Сделает выводы - и не услышит истину. И сделает ужасное. Сангвиния повинна в гибели целого города - и ей это припомнят непременно. Те, кто уже ненавидит ее за промахи. За ошибки. За провалы. Кархародонис - ее провал и ее грех. Каждый погибший - ее вина и ее горе. Она замыкается в себе вновь - только утомленно дышит в плечо Корвусу. Корвус помогает заземлять панические атаки.

Сангвиния работает - и не замечает. Ни головокружения, ни тошноты. Потому что ест невпопад, потому что работает много - надо восстановить то, что можно восстановить. Что еще не сожжено. Изредка, когда совсем сложно терпеть боль от метки, она проводит время с Раоденом. Она всегда предпочитает ночи. Она всегда предпочитает на один раз - а потом молча уходит от него. Потому что ей горько на него смотреть. На его лице будто не смыта еще гарь от детей Кархародониса. Она внимательна на советах - и редко смотрит на Раодена. Редко заводит с ним разговоры сама - только когда просит за других. Или когда он что-то спрашивает. Ночью она слышит крик горящего ребенка и его мольбы. Ночи полны кошмаров. Днем она служит тем, кто еще жив. Она отчитывается о возможных изменениях в торговой политике, когда дурное ее головокружение дает о себе знать. Мелочи, думает Сангвиния. Просто перетрудилась, думает Сангвиния. А потом ее глаза закатываются - и она теряет сознание. Блаженная темнота кончается слишком быстро. Ее даже трудно осознать.

Придворный врач приводит Сангвинию в чувство - она с трудом разлепляет глаза и чуть морщится. Голова кружится чудовищно. Отвратительно мутит. Она пытается встать, но чувствует, как уверенная рука доктора придерживает ее в лежачем положении. Сангвиния понимает, что лежит в одной из комнат отдыха на тахте. И что врач как-то странно смотрит. То ли с ужасом, то ли с сожалением. Старик поправляет очки, приподнимая их вдоль переносицы вверх. Будет ругать, наверное, что она перетрудилась и ее рабочее расписание безответственно.

- Отвечаю Императору. Императрица носит дитя, - его голос сух и вежлив. Вот так сухо и вежливо Сангвиния узнает ужасную новость. Что она носит ребенка безумца. Ребенка убийцы. Того, кто не жалеет ни детей, ни стариков. Кто наблюдает за их смертью как за данностью. Ребенка того, кто ее не любит. Ребенка с дрейгарской кровью - а супруг ее не любит дрейгаров. И этот ребенок тоже не будет любимым. Потому что этот ребенок не в любви рожден. Этот ребенок будет несчастен. Потому что даже сама Сангвиния его не хочет. Куда и к кому она приведет новую жизнь? Что расскажет этому ребенку? Позволят ли ей вообще принимать участие в его жизни? От Аэтры ее отдалили. Ребенка тоже наверняка заберут. И не расскажут - ни о том, что его отец легко убивает людей, ни о том, чем когда-то было государство, этому ребенку предопределенное правом первородства. Позволят ли ее ребенку вложить в колыбель драконье яйцо - или будут воспитывать без друга? Мысль о беременности собственной для Сангвинии в высшей степени трагична. Нежеланна. Но выбора у нее нет.

Теперь ее с куда большей радостью убьют те крылатые, кто не хотят видеть ее при своем правителе. Но говорить Раодену об этом не стоит - он не захочет слушать и снова сделает что-то, за что она будет себя корить. Снова решит, что опасность только в дрейгарах и их надо приструнить. Ему не стоит говорить вообще ничего, пожалуй, что касается ряда тем - безопасности, гуманности, милосердия. Сангвиния судорожно выдыхает.

Сангвиния в ужасе, потому что носит ребенка ужасного человека.