За всё время, проведённое в замке, Люсиола привык ко многому: к холодным взглядам слуг, к осторожному любопытству младшего члена семьи, даже к пренебрежению со стороны Азриэля, которое, несмотря на видимую отстранённость, всегда ощущалось остро, как обнажённый нерв. Однако всё это не шло в сравнение с тем, что произошло в тот день, когда Азриэль решил утвердить свою власть самым очевидным, жестоким образом.
Клеймо, выгравированное на спине, не было просто символом. Оно пульсировало, отдаваясь глубоким, болезненным резонансом, словно пыталось проникнуть в самую суть его искусственного тела. Люсиола, привыкший к рациональному восприятию мира, был не готов к тому, как чужеродная магия, нанесённая со всей циничной точностью, начнёт буквально переписывать его восприятие себя. Он не ощущал физической боли, как это делают люди, но энергетический дискомфорт обжигал остро, будто язвительное напоминание: ты чужак, ты ничто.
Обида, как тяжёлое, плотное облако, нависла над его мыслями. Казалось, весь труд, всё терпение и попытки построить пусть шаткие, но мосты между ним и семьёй, рухнули в одно мгновение. Раздражение, глухое и беспомощное, росло с каждым разом, когда он чувствовал магическое клеймо, отзывающееся на любое движение. Это раздражение было направлено не только на Азриэля, но и на самого себя, за то, что позволил этому случиться, за то, что не смог защититься, за то, что оказался уязвимым в мире, где слабость карается так безжалостно.
И всё же самым мучительным было разочарование. Люсиола, несмотря на свою природу, надеялся. Надеялся, что сможет доказать своё право быть не просто объектом, а личностью, что его воспримут как равного или хотя бы как нечто большее, чем просто инструмент. Но клеймо на спине кричало о другом — о том, что он всегда будет чужим, запертым в рамках, установленных другими.
С каждым днём ощущение чуждой энергетики, вплетённой в его сущность, становилось всё более привычным, но не менее тяжёлым. Оно словно тянуло вниз, лишая возможности забыть о своём месте, подчёркивая каждый разрыв между ним и теми, кто его окружал. Однако в глубине, несмотря на все эти эмоции, тлело упорное, едва уловимое желание: изменить это, найти способ вырваться из навязанной роли, если не для себя, то хотя бы ради идеи, что даже рабство имеет пределы.
После нанесения клейма, казалось, что всё в жизни Люсиолы обрело новый подтекст. Но он не изменил своего поведения кардинально. Он продолжал делать то, что делал до этого: следил за состоянием хозяина, поддерживал семью Азриэля в мелочах, которые требовали чёткости и внимания к деталям. Однако теперь его действия носили иной характер — не преданность, а скорее вынужденную покорность, пронизанную тонким протестом.
Люсиола бунтовал по-своему, сдержанно и незаметно, но всё же ощутимо. Он отвергал любые попытки навязать ему роль слуги, хотя бы в традиционном понимании этого слова. Замок и так был полон тех, кто носил, убирал и услужливо склонял голову, — и он отказывался быть одним из них. Когда его просили что-то подать или приготовить, он находил несуразные, но отточенные оправдания, тщательно балансируя между отказом и внешне холодной вежливостью. Он намеренно акцентировал свою искусственность, подчёркивая, что создан не для того, чтобы выполнять обыденные, человеческие поручения.
Его отказы не были резкими или прямыми, он действовал тоньше. «Не входит в мои функции», — говорил он ровным тоном, почти машинально, выдавая так, словно его разум ограничен и он не способен постичь смысл столь простой просьбы. Однако за этой маской крылась глубоко осознанная позиция. Люсиола словно пытался напомнить, что его искусственное тело и сложный разум предназначены для большего, чем быть тенью или игрушкой для прихотей семьи Азриэля.
И даже в ситуациях, когда ему приходилось присматривать за ребёнком, развлекать его или уговаривать съесть обед, он делал это не из покорности или уважения к хозяину, а скорее как акт личного выбора. Это был его способ показать, что он действует по своей воле, а не по приказу. Не из нужды других, а потому, что сам того захотел.
Так выражался его протест: в отказе подчиняться навязанным ролям, в стремлении сохранять собственную идентичность и право решать за себя, даже если это было ограничено обстоятельствами. Каждый его шаг, каждое слово или действие, пусть и обманчиво скромное, говорили одно: он больше, чем просто инструмент, больше, чем просто слуга. И необходимость баланса раздражала больше всего.
Стоило Азриэлю покинуть планету, отправившись по своим важным делам, никак не связанным с Люсиолой… Впрочем, дела хозяина редко затрагивали его напрямую, и сопровождать Азриэля в каждой поездке от него никогда не требовалось. Это создавало иллюзию свободы, пусть и временной. В этот раз Люсиола решил, что может воспользоваться моментом, оставить фамильное имение и переместиться туда, где тишина поможет привести мысли в порядок. Найти хотя бы крохотный островок покоя, обрести каплю смирения.
Его личные средства, оставленные доктором Тернером в наследство, с лихвой позволяли арендовать небольшой домик лесничего в Постэтэме. Тихий, уединённый уголок, скрытый среди густых лесов и шёпота предгорных ветров, казался идеальным местом для того, чтобы наконец сосредоточиться на себе. Возможно, он даже подумает о его выкупе — пока Азриэль не протянул руки к его финансам со своим неизменным, холодным: «У раба не может быть денег». Люсиола помнил эти слова слишком хорошо. Они резонировали внутри, напоминая о хрупкости его мнимой независимости.
Но сейчас, в этот момент, он мог позволить себе роскошь не думать о будущем. Только здесь, в этой глухомани, где его никто не тронет, можно было надеяться, что прошлое и настоящее обретут хотя бы временное равновесие. Однако мысли о будущем не оставляли его. Средств могло хватить ненадолго, а пополнить истощающиеся запасы казалось задачей, требующей изобретательности. Единственная идея, пришедшая в голову, — производство и продажа собственноручно созданных лекарств. Люсиола не хотел рисковать, используя счета Азриэля, и впервые осмелился вложить собственные деньги, спуская их на приобретение необходимых ингредиентов.
Он решил, что производство ароматических масел и мягких снотворных станет удачной нишей. Эти простые, но востребованные продукты вполне могли заинтересовать граждан со средним достатком. Клеймо на его спине, ставшее символом подчинения, теперь должно было сыграть иную роль. На Эридии мало кто осмелился бы ставить под сомнение добросовестность семьи Мельхарт, даже если дело касалось подпольной торговли. Этот факт внушал надежду: имя Азриэля обеспечит чуть больше доверия и спроса на его товары, чем у незнакомцев, не связанных с влиятельной фамилией. Люсиола искренне рассчитывал, что его знания и навыки, наработанные за годы, смогут окупить вложения. Он понимал, что это риск, но он заранее верил в успех.
Как только Люсиола переступил порог дома, он тут же принялся приводить его в порядок. Всё, что он мог ненароком испортить, было убрано: здесь явно чувствовалась рука владельца — даденгера, посвятившего жизнь охоте и заботе о местных угодьях. Ниже по склону старой заснеженной тропы располагалось лесное хозяйство — его основной заработок. Там, в нескольких небольших домиках, часто останавливались приезжие охотники, порой даже с других планет.
Но сейчас дом казался почти заброшенным. Просторная гостиная, она же прихожая, была почти пуста: в центре комнаты стояли массивный дубовый стол и одинокий стул, обращённый к потрескивающему камину. На стенах зияли пустые крючки, где раньше висели охотничьи трофеи, теперь сложенные на кровати в спальне. У одной из стен громоздились деревянные ящики, недавно доставленные Люсиоле: внутри — тщательно отобранные ингредиенты из цветов, орехов и кореньев.
Когда занесли последние ящики, Люсиола позволил себе редкий вздох облегчения — всё шло по плану. Он, вооружившись своим жезлом, деформированным на конце под гвоздодёр, с ловкостью открыл первый ящик. И... расстроился. Вместо ожидаемого, аккуратно упакованного содержимого, из коробки соскочило мохнатое нечто. Лисица, бледно-розовая и взъерошенная, рванула прочь, оставляя за собой хаотичный след в беспорядке.
Его первой реакцией, однако, была не удивлённая растерянность, а хладнокровное внимание к испорченным фруктам. С досадой он отметил, что часть груза значительно пострадала, сок пролился, и теперь концентрата для работы будет меньше, чем он рассчитывал.
Лишь после этого он обратил внимание на гостью, которая укрылась под столом, насторожённо выглядывая из-за ножки. Люсиола присел на корточки, внимательно наблюдая за существом. Элементарная диагностика через его встроенные способности выдала ему несколько интересных данных.
— Дифинет, — негромко произнёс он, будто опознавая. — Самка. Взрослая... хотя, шерсть у тебя необычная. — элементы его брони, не скрывающие ток арканаплазмы, слегка засветились голубым, что могло говорить о заинтересованности. — Любопытно было бы взглянуть на твой генетический код. Не знаю как ты оказалась в моих фруктах, но наверно сейчас тебе нужна одежда, чтобы принять более человечный облик. Если тебе некомфортно, то я тоже могу изменить свой для лучшего восприятия.
